master
11.12.2011, 17:09
На протяжении десятилетий Эрнст Цундель – издатель книги Ричарда Харвуда «Шесть миллионов – потеряны и найдены» – геройски боролся за право оспаривать лживую, навязанную всему миру и не подлежащую критике историю холокоста...
Ингрид Цундель
Американские нары
(История американского отказника)
Этим рассказом я хочу привлечь внимание российского народа, и особенно российского руководства, к одному из самых диктаторских событий, случившихся в Америке. Это очень личная история.
В течение трёх лет я пребывала в счастливом браке с добрым, благородным человеком, обладающим политически некорректными взглядами, – до того самого момента, когда, средь бела дня и на американской земле, мой муж был цинично похищен агентами американского правительства и закован в кандалы. Утверждалось, будто мой муж был «депортирован» из-за «превышения срока действия визы». Но у нас имеется доказательство, согласно которому, подобное утверждение является неправдой.
Мы намерены доказать в суде, что силовые ведомства американского правосудия были непреднамеренно использованы отвратительным политическим лобби, как подходящие «силовые отряды» для надевания намордника на свободу слова.
Тёмный бизнес «холокост»
Я – гражданка Соединённых Штатов немецкого происхождения, рождённая на Украине, живущая в США с 1967 года. Мой муж, Эрнст Цундель, больше всего известен, благодаря разбирательствам по делу «Свободы слова вокруг Холокоста», состоявшимся в нескольких странах и получившим широкую огласку. На протяжении десятилетий Эрнст Цундель боролся за право оспаривать устоявшуюся и не подлежащую критике историю Холокоста, которая неумолимо настаивает на «отравлении газом шести миллионов евреев».
Задайтесь вопросом: «Кто имеет достаточное право диктовать, что можно слушать, а что нельзя, что можно говорить и писать, а что нет?» Истина не боится проверок. Ложь должна быть подвергнута расследованию и обезоружена. Принимать без тени сомнения, обвинять без надёжного свидетельства, запугивать людей без защиты, лгать без наказания, запрещать без вреда для себя – всё это было немыслимо для западных демократий прошлого.
В «деле о Холокосте» не найдено «оружие уничтожения», цифры жертв еврейского населения сильно завышены, а сказки о «свидетельствах» – непроверяемы и часто просто вымышлены. К примеру, Эли Визель, считающийся удивительно спасшейся жертвой Холокоста, заслуживший Нобелевскую премию, написал следующее: «Я знаю со слов свидетеля, что месяц за месяцем земля [массового захоронения в Бабьем Яре на Украине] никогда не переставала дрожать и временами из неё вырывались гейзеры крови». (Paroles detranger, Editions du Seuil, 1982, p. 86.)
Буквально во всех европейских странах обслуживающий сам себя вымысел о Холокосте не подвергается сомнению, с точки зрения здравого смысла или проверке, с позиций медицинской науки.
Почему?
Очень просто: некоторые очень могущественные интересы, еврейские и не только, отлично преуспевают от подобного упрощённого взгляда на историю, который никому не позволено подвергать сомнению, – тем более, если расплачиваться за всё готовы налогоплательщики. По всему миру Холокост превратился в мирскую религию. Сомневаешься в этой новой догме? Значит, ты – еретик, подлежишь гонениям и даже наказанию.
Исраэль Шамир, известный израильский публицист и мужественный критик нынешнего израильского правительства, отлично обрисовал проблему: «...Холокост – это не еврейская религия, это par excellence религия для гоев» – так на иврите неуважительно называются неевреи.
«Холокост» должен подлежать проверке, вопросы должны быть заданы. Ведь это не по-американски: не желать знать раскрытые и проверенные факты и не давать знать о них другим. Эрнст Цундель раскрывал эти факты на протяжении десятилетий! Будучи немцем, Эрнст Цундель отказывается жить, стоя на коленях.
За его ответственную деятельность, которую он вёл от лица оклеветанного поколения его предков, на него совершались покушения: дважды с помощью бомбы в посылке, один раз через поджог, а ещё раз – молодой женщиной, представлявшейся журналисткой, которая прежде, чем совершить нападение с помощью замаскированного под микрофон пистолета, была посажена канадскими властями на самолёт до Израиля.
Из-за своего твёрдого намерения расследовать «дело о Холокосте», Эрнст Цундель нажил могущественных врагов среди политиков высшего уровня в нескольких западных странах. И вот, что произошло потом.
Эрнст Цундель – тюремные записки. 5-19 февраля 2003 года
«Более сорока лет я прожил в Канаде. После женитьбы на Ингрид, я подал заявление на приобретение необходимых документов, чтобы жить вместе с ней в Теннесси. Заявление было принято иммиграционными властями. С меня сняли отпечатки пальцев, мне дали разрешение на работу, номер социального страхования, медицинскую карту. Я ждал беседы с представителями иммиграционного ведомства, которая, как я понимал, должна была стать последним шагом перед обретением постоянного гражданства.
Поскольку наше первое собеседование было отменено из-за временной нестыковки, наш поверенный затребовал новую дату встречи. В нашем распоряжении находится возвратный талон, согласно которому наш запрос о новой дате был получен представителями иммиграционной службы. Мы ожидали этого собеседования с твёрдой уверенностью, что мы сделали всё, что знали, и в соответствии с требованиями правительства.
По мнению нашего адвоката, перегруженная Служба иммиграции и натурализации, проверяющая тысячи нелегальных иммигрантов, прибывающих в Соединённые Штаты, просто упустила из виду документы двух белых людей пенсионного возраста, поселившихся в Теннесси и никого не донимавших. Мы приобрели картинную галерею и собирались открыть её в течение нескольких недель. В тот день один из моих подручных помогал мне оформить несколько моих акварелей, графику и работ по маслу – я собирался развесить это тем же вечером.
Однако, внезапно всё прекратилось в 11 часов утра 5 февраля 2003 года, когда проезд перед нашим домом оказался перекрыт настоящим воинством из полицейских джипов и «воронков». На мне была рабочая одежда: синие джинсы, горные ботинки, цветные плотницкие подтяжки и старая фланелевая рубаха. Когда они меня угрожающе окружили, я поинтересовался, что привело их ко мне. Они потребовали, чтобы я положил руки на капот грузовика, стоявшего в проезде. Они заявили, что являются офицерами Службы иммиграции и что они пришли арестовать меня за то, что я не смог соблюсти дату суда.
Но мы не знали ни о какой «дате суда»! Мы ожидали извещения о перенесённом собеседовании. Я был поражён, Ингрид тоже. У пяти офицеров не оказалось ордера на арест. Я попросил позвонить моему поверенному. Моя просьба была отклонена. Ингрид также сказали, что никаких звонков поверенному делать нельзя. Я попросил Ингрид принести мой пиджак, паспорт и лекарства, поскольку мне не разрешили вернуться в дом. Позднее Ингрид сказали, что этот арест планировался, как «гражданский» и никакого ордера для этого не требовалось. Однако, ничего «гражданского» в этом аресте не было!
В течение пары минут я в наручниках и кандалах оказался в тюремном фургоне, который двигался вниз по нашей горной дороге в сопровождении полицейского эскорта, мимо нашей картинной галереи прямиком в маленький городок, где мы с Ингрид совершали покупки, а затем выехал на шоссе I-40 в сторону Ноксвиллского офиса иммиграционной службы; там меня встретили, сфотографировали и взяли отпечатки пальцев. Меня сняли на полароид на фоне стены какого-то гаража, помещавшегося в пустом блочном здании. Это фото было позднее подрезано и прикреплено на документы. Когда я вошёл внутрь, мне дали подписать какие-то бумаги, лежащие на столе одного из чиновников. На них были жёлтые отметки, там была чья-то надпись от руки: «Проставить сегодняшнюю дату здесь».
У одного из офицеров иммиграционной службы, не связанного напрямую с моим делом, за спиной на стене висел израильский флаг величиной метр на полтора. Надо ли говорить, что это довольно странное украшение для иммиграционной службы США!
После этого, меня снова посадили в тюремный фургон и в наручниках и кандалах везли час с четвертью или полтора часа сквозь перегруженное движение из Ноксвилла в ближайшую тюрьму, в холодное недружелюбное место. Процедура встречи заняла там более четырёх часов. Меня поместили в ледяную бетонную камеру – даже сиденья и полы были из бетона. Там я сидел до глубокой ночи. Лекарства, которые я привёз с собой, были у меня отняты. В результате, у меня начало подниматься давление. Медсёстры, к которым меня отвели – по-прежнему в наручниках и кандалах, – сказали мне, что оно опасно высокое.
Меня поместили в двухместную камеру, которую не открывали 24 часа в сутки. Лишь через два или три дня, мне позволили позвонить Ингрид и принять короткий душ – я не помню точно, когда именно это случилось. Мой однокамерник оказался инженером-химиком – депрессивный маньяк, галлюцинирующий, весь день разговаривающий с невидимками, а всю ночь прыгающий с кровати и обратно. Он выдавал приказы невидимым собеседникам и считал, что его обвиняет ЦРУ; он громко разговаривал с «президентом» по воображаемому телефону. Он ужасно вонял, очевидно, не мылся неделями. Он постоянно изводил охрану, вызывая её посреди ночи.
Наконец, за мной пришли охранники – шесть или семь человек – велели спуститься с моей верхней полки, собрать матрац и пожитки и выбираться из камеры. Я стоял в коридоре и слышал крики, стоны и удары. Я увидел брызги крови на стене, а потом моего сокамерника утащили за ногу в другую тюремную зону. Я видел его несколько дней спустя, когда охранники вели его из медпункта. Он был весь в синяках, вся голова была в чёрно-синих отливах.
На этот раз меня поместили в двухместную камеру со спокойным, тихо разговаривающим 65-летним парикмахером, который пытался застрелить собственную мать. Он был добр ко мне, помогал мне. Теперь я почти влился в общий контингент тюрьмы – половина из заключенных были черные, мексиканцы и индейцы, остальные – белые, в основном из района Смоки Маунтинс. Это были отъявленные преступники, убийцы, грабители банков, угонщики автомобилей. Почти все они были рецидивистами.
Многие имели 25-30-летние сроки. В этом месте явственно чувствовались злоба, гнев и крушение надежд. Охранники были недружелюбны, холодны, резки. Один из них разбудил меня среди ночи, ткнув фонарём под рёбра за то, что я оставил книгу на подоконнике.
Пришло воскресенье, и я услышал лай собак. Нам всем приказали вернуться в камеры, а команды особого назначения, в чёрной униформе, с собаками, систематически переходили из камеры в камеру, бросали нас на пол лицом вниз, надевали наручники на руки, скрещенные за спиной. Они выносили нас из камер, как мешки картошки, под командные крики копов «нового мирового порядка», прятавших свои лица за шлемами-забралами. Они обыскивали наши карманы, кровати, пластиковые вёдра.
Собаки, с истекающими слюной пастями, были в основном доберманами и немецкими овчарками – их держали на цепях в полуметре от наших голов. Молодые красивые женщины в облегающей черной униформе забирались на лежащих ниц, дрожащих от страха мужчин – у многих ручьями лились слёзы. Женщины снимали своих несчастных пленников на мини-камеры, смеялись и шутили, ощущая собственную власть. Для чего снималось это видео?
Я прожил там две недели, и это терроризирование заключённых происходило в оба уикэнда. К счастью, мне не довелось попасть на «вечеринку» во второй раз: меня навестил мой американский поверенный, на которого вышла к тому времени Ингрид, и я в тот момент находился в зоне для посещений. Он выяснил, что, по слухам, меня собираются депортировать из США в Германию, откуда я родом, несмотря на то, что сорок последних лет я прожил в Канаде. Этот адвокат подал запрос в районный суд, чтобы мне было позволено повидаться с судьёй и рассказать ему, что произошло, – запрос был отклонён в тот же день. Мы обжаловали это решение на следующий день в шестом окружном суде Цинциннати, где, по сей день, зависла эта тяжба.
Согласно процессуальным нормам суда, меня нельзя было освобождать из тюрьмы и куда-либо депортировать до того, как произойдёт встреча с судьёй. Однако именно это и случилось несколько ночей спустя, 17 февраля, в национальный американский праздник День президента. В полтретьего ночи меня разбудил громкий стук в дверь и приказ собираться. К половине пятого пришли охранники, чтобы вести меня «на выпуск». Мне дали принять душ, напоили ледяным чаем и вернули гражданскую одежду. Из-за праздника они не могли вернуть мне мои лекарства и 400 долларов, которые были при мне при аресте. До сих пор эти деньги мне не возвращены.
Меня доставили в аэропорт Ноксвилла без единого цента в кармане и без лекарств. В восьмом часу утра мы сели на самолёт до Атланты, штат Джорджия, куда приземлились через два часа. Мне не говорили, куда меня везут, однако, я увидел знак у стойки в аэропорту: Буффало, штат Нью-Йорк. Я понял, что они собираются доставить меня в Канаду, а не в Германию. У меня не было возможности сообщить Ингрид, где я нахожусь и что со мной. До сего дня ни одно из ведомств не вышло на Ингрид – ни по телефону, ни через письмо или личную встречу – чтобы объяснить, а тем более, оправдать мой арест.
Мы прибыли в Буффало, штат Нью-Йорк, в 11.30, в жуткий снегопад. Там мне было заявлено, что мне запрещено посещение Соединенных Штатов в течение 20 лет – это значит, что первый шанс увидеться у нас с Ингрид появится, когда ей будет 87, а мне – 84 года. Меня перевели через канадскую границу и доставили в комнату Канадской иммиграционной службы у моста Мира. Было много громких разговоров и жестикуляций. В результате, меня вновь вернули на территорию США – по-прежнему при сильном снегопаде.
Кажется, мы несколько часов скользили по дороге, пока, наконец, я не увидел знак «Аттика, штат Нью-Йорк, тюрьма повышенной безопасности». К счастью, автомобиль свернул не туда, и, наконец, к закату мы прибыли в Батейвию. Та тюрьма стояла посреди ветров в сельской глубинке. Это было сооружение с плоской крышей, окружённое высокими заборами с колючей проволокой, поисковыми фонарями, с маленьким бараком для охраны и шлагбаумом – все напоминало фильм «Доктор Живаго».
Огромные двухметровые охранники, одетые на русский манер в меховые шапки и тёмно-зелёные шинели, вышли проверить бумаги и груз. Сооружение выглядело довольно новым, очень чистым и хорошо продуманным. К сожалению, пробыл я там меньше двух дней, а потом меня снова доставили в Канаду, на этот раз, успешно.
19 февраля меня депортировали через мост Мира в Форт Эри. Там меня периодически допрашивали в течение семи или восьми часов. Мне позволили позвонить Ингрид, моему адвокату и через пару часов моим шотландским друзьям в Гамильтоне, провинция Онтарио. Они привезли мне столь нужные мне деньги.
Меня «арестовали» снова – я думал, что я и так уже арестован! – и доставили в Торольд, в центр задержания района Ниагара, где через несколько недель меня «арестовали» в третий раз – на этот раз прямо в моей камере…
Источник – «Советник» – путеводитель по хорошим книгам.
Ингрид Цундель
Американские нары
(История американского отказника)
Этим рассказом я хочу привлечь внимание российского народа, и особенно российского руководства, к одному из самых диктаторских событий, случившихся в Америке. Это очень личная история.
В течение трёх лет я пребывала в счастливом браке с добрым, благородным человеком, обладающим политически некорректными взглядами, – до того самого момента, когда, средь бела дня и на американской земле, мой муж был цинично похищен агентами американского правительства и закован в кандалы. Утверждалось, будто мой муж был «депортирован» из-за «превышения срока действия визы». Но у нас имеется доказательство, согласно которому, подобное утверждение является неправдой.
Мы намерены доказать в суде, что силовые ведомства американского правосудия были непреднамеренно использованы отвратительным политическим лобби, как подходящие «силовые отряды» для надевания намордника на свободу слова.
Тёмный бизнес «холокост»
Я – гражданка Соединённых Штатов немецкого происхождения, рождённая на Украине, живущая в США с 1967 года. Мой муж, Эрнст Цундель, больше всего известен, благодаря разбирательствам по делу «Свободы слова вокруг Холокоста», состоявшимся в нескольких странах и получившим широкую огласку. На протяжении десятилетий Эрнст Цундель боролся за право оспаривать устоявшуюся и не подлежащую критике историю Холокоста, которая неумолимо настаивает на «отравлении газом шести миллионов евреев».
Задайтесь вопросом: «Кто имеет достаточное право диктовать, что можно слушать, а что нельзя, что можно говорить и писать, а что нет?» Истина не боится проверок. Ложь должна быть подвергнута расследованию и обезоружена. Принимать без тени сомнения, обвинять без надёжного свидетельства, запугивать людей без защиты, лгать без наказания, запрещать без вреда для себя – всё это было немыслимо для западных демократий прошлого.
В «деле о Холокосте» не найдено «оружие уничтожения», цифры жертв еврейского населения сильно завышены, а сказки о «свидетельствах» – непроверяемы и часто просто вымышлены. К примеру, Эли Визель, считающийся удивительно спасшейся жертвой Холокоста, заслуживший Нобелевскую премию, написал следующее: «Я знаю со слов свидетеля, что месяц за месяцем земля [массового захоронения в Бабьем Яре на Украине] никогда не переставала дрожать и временами из неё вырывались гейзеры крови». (Paroles detranger, Editions du Seuil, 1982, p. 86.)
Буквально во всех европейских странах обслуживающий сам себя вымысел о Холокосте не подвергается сомнению, с точки зрения здравого смысла или проверке, с позиций медицинской науки.
Почему?
Очень просто: некоторые очень могущественные интересы, еврейские и не только, отлично преуспевают от подобного упрощённого взгляда на историю, который никому не позволено подвергать сомнению, – тем более, если расплачиваться за всё готовы налогоплательщики. По всему миру Холокост превратился в мирскую религию. Сомневаешься в этой новой догме? Значит, ты – еретик, подлежишь гонениям и даже наказанию.
Исраэль Шамир, известный израильский публицист и мужественный критик нынешнего израильского правительства, отлично обрисовал проблему: «...Холокост – это не еврейская религия, это par excellence религия для гоев» – так на иврите неуважительно называются неевреи.
«Холокост» должен подлежать проверке, вопросы должны быть заданы. Ведь это не по-американски: не желать знать раскрытые и проверенные факты и не давать знать о них другим. Эрнст Цундель раскрывал эти факты на протяжении десятилетий! Будучи немцем, Эрнст Цундель отказывается жить, стоя на коленях.
За его ответственную деятельность, которую он вёл от лица оклеветанного поколения его предков, на него совершались покушения: дважды с помощью бомбы в посылке, один раз через поджог, а ещё раз – молодой женщиной, представлявшейся журналисткой, которая прежде, чем совершить нападение с помощью замаскированного под микрофон пистолета, была посажена канадскими властями на самолёт до Израиля.
Из-за своего твёрдого намерения расследовать «дело о Холокосте», Эрнст Цундель нажил могущественных врагов среди политиков высшего уровня в нескольких западных странах. И вот, что произошло потом.
Эрнст Цундель – тюремные записки. 5-19 февраля 2003 года
«Более сорока лет я прожил в Канаде. После женитьбы на Ингрид, я подал заявление на приобретение необходимых документов, чтобы жить вместе с ней в Теннесси. Заявление было принято иммиграционными властями. С меня сняли отпечатки пальцев, мне дали разрешение на работу, номер социального страхования, медицинскую карту. Я ждал беседы с представителями иммиграционного ведомства, которая, как я понимал, должна была стать последним шагом перед обретением постоянного гражданства.
Поскольку наше первое собеседование было отменено из-за временной нестыковки, наш поверенный затребовал новую дату встречи. В нашем распоряжении находится возвратный талон, согласно которому наш запрос о новой дате был получен представителями иммиграционной службы. Мы ожидали этого собеседования с твёрдой уверенностью, что мы сделали всё, что знали, и в соответствии с требованиями правительства.
По мнению нашего адвоката, перегруженная Служба иммиграции и натурализации, проверяющая тысячи нелегальных иммигрантов, прибывающих в Соединённые Штаты, просто упустила из виду документы двух белых людей пенсионного возраста, поселившихся в Теннесси и никого не донимавших. Мы приобрели картинную галерею и собирались открыть её в течение нескольких недель. В тот день один из моих подручных помогал мне оформить несколько моих акварелей, графику и работ по маслу – я собирался развесить это тем же вечером.
Однако, внезапно всё прекратилось в 11 часов утра 5 февраля 2003 года, когда проезд перед нашим домом оказался перекрыт настоящим воинством из полицейских джипов и «воронков». На мне была рабочая одежда: синие джинсы, горные ботинки, цветные плотницкие подтяжки и старая фланелевая рубаха. Когда они меня угрожающе окружили, я поинтересовался, что привело их ко мне. Они потребовали, чтобы я положил руки на капот грузовика, стоявшего в проезде. Они заявили, что являются офицерами Службы иммиграции и что они пришли арестовать меня за то, что я не смог соблюсти дату суда.
Но мы не знали ни о какой «дате суда»! Мы ожидали извещения о перенесённом собеседовании. Я был поражён, Ингрид тоже. У пяти офицеров не оказалось ордера на арест. Я попросил позвонить моему поверенному. Моя просьба была отклонена. Ингрид также сказали, что никаких звонков поверенному делать нельзя. Я попросил Ингрид принести мой пиджак, паспорт и лекарства, поскольку мне не разрешили вернуться в дом. Позднее Ингрид сказали, что этот арест планировался, как «гражданский» и никакого ордера для этого не требовалось. Однако, ничего «гражданского» в этом аресте не было!
В течение пары минут я в наручниках и кандалах оказался в тюремном фургоне, который двигался вниз по нашей горной дороге в сопровождении полицейского эскорта, мимо нашей картинной галереи прямиком в маленький городок, где мы с Ингрид совершали покупки, а затем выехал на шоссе I-40 в сторону Ноксвиллского офиса иммиграционной службы; там меня встретили, сфотографировали и взяли отпечатки пальцев. Меня сняли на полароид на фоне стены какого-то гаража, помещавшегося в пустом блочном здании. Это фото было позднее подрезано и прикреплено на документы. Когда я вошёл внутрь, мне дали подписать какие-то бумаги, лежащие на столе одного из чиновников. На них были жёлтые отметки, там была чья-то надпись от руки: «Проставить сегодняшнюю дату здесь».
У одного из офицеров иммиграционной службы, не связанного напрямую с моим делом, за спиной на стене висел израильский флаг величиной метр на полтора. Надо ли говорить, что это довольно странное украшение для иммиграционной службы США!
После этого, меня снова посадили в тюремный фургон и в наручниках и кандалах везли час с четвертью или полтора часа сквозь перегруженное движение из Ноксвилла в ближайшую тюрьму, в холодное недружелюбное место. Процедура встречи заняла там более четырёх часов. Меня поместили в ледяную бетонную камеру – даже сиденья и полы были из бетона. Там я сидел до глубокой ночи. Лекарства, которые я привёз с собой, были у меня отняты. В результате, у меня начало подниматься давление. Медсёстры, к которым меня отвели – по-прежнему в наручниках и кандалах, – сказали мне, что оно опасно высокое.
Меня поместили в двухместную камеру, которую не открывали 24 часа в сутки. Лишь через два или три дня, мне позволили позвонить Ингрид и принять короткий душ – я не помню точно, когда именно это случилось. Мой однокамерник оказался инженером-химиком – депрессивный маньяк, галлюцинирующий, весь день разговаривающий с невидимками, а всю ночь прыгающий с кровати и обратно. Он выдавал приказы невидимым собеседникам и считал, что его обвиняет ЦРУ; он громко разговаривал с «президентом» по воображаемому телефону. Он ужасно вонял, очевидно, не мылся неделями. Он постоянно изводил охрану, вызывая её посреди ночи.
Наконец, за мной пришли охранники – шесть или семь человек – велели спуститься с моей верхней полки, собрать матрац и пожитки и выбираться из камеры. Я стоял в коридоре и слышал крики, стоны и удары. Я увидел брызги крови на стене, а потом моего сокамерника утащили за ногу в другую тюремную зону. Я видел его несколько дней спустя, когда охранники вели его из медпункта. Он был весь в синяках, вся голова была в чёрно-синих отливах.
На этот раз меня поместили в двухместную камеру со спокойным, тихо разговаривающим 65-летним парикмахером, который пытался застрелить собственную мать. Он был добр ко мне, помогал мне. Теперь я почти влился в общий контингент тюрьмы – половина из заключенных были черные, мексиканцы и индейцы, остальные – белые, в основном из района Смоки Маунтинс. Это были отъявленные преступники, убийцы, грабители банков, угонщики автомобилей. Почти все они были рецидивистами.
Многие имели 25-30-летние сроки. В этом месте явственно чувствовались злоба, гнев и крушение надежд. Охранники были недружелюбны, холодны, резки. Один из них разбудил меня среди ночи, ткнув фонарём под рёбра за то, что я оставил книгу на подоконнике.
Пришло воскресенье, и я услышал лай собак. Нам всем приказали вернуться в камеры, а команды особого назначения, в чёрной униформе, с собаками, систематически переходили из камеры в камеру, бросали нас на пол лицом вниз, надевали наручники на руки, скрещенные за спиной. Они выносили нас из камер, как мешки картошки, под командные крики копов «нового мирового порядка», прятавших свои лица за шлемами-забралами. Они обыскивали наши карманы, кровати, пластиковые вёдра.
Собаки, с истекающими слюной пастями, были в основном доберманами и немецкими овчарками – их держали на цепях в полуметре от наших голов. Молодые красивые женщины в облегающей черной униформе забирались на лежащих ниц, дрожащих от страха мужчин – у многих ручьями лились слёзы. Женщины снимали своих несчастных пленников на мини-камеры, смеялись и шутили, ощущая собственную власть. Для чего снималось это видео?
Я прожил там две недели, и это терроризирование заключённых происходило в оба уикэнда. К счастью, мне не довелось попасть на «вечеринку» во второй раз: меня навестил мой американский поверенный, на которого вышла к тому времени Ингрид, и я в тот момент находился в зоне для посещений. Он выяснил, что, по слухам, меня собираются депортировать из США в Германию, откуда я родом, несмотря на то, что сорок последних лет я прожил в Канаде. Этот адвокат подал запрос в районный суд, чтобы мне было позволено повидаться с судьёй и рассказать ему, что произошло, – запрос был отклонён в тот же день. Мы обжаловали это решение на следующий день в шестом окружном суде Цинциннати, где, по сей день, зависла эта тяжба.
Согласно процессуальным нормам суда, меня нельзя было освобождать из тюрьмы и куда-либо депортировать до того, как произойдёт встреча с судьёй. Однако именно это и случилось несколько ночей спустя, 17 февраля, в национальный американский праздник День президента. В полтретьего ночи меня разбудил громкий стук в дверь и приказ собираться. К половине пятого пришли охранники, чтобы вести меня «на выпуск». Мне дали принять душ, напоили ледяным чаем и вернули гражданскую одежду. Из-за праздника они не могли вернуть мне мои лекарства и 400 долларов, которые были при мне при аресте. До сих пор эти деньги мне не возвращены.
Меня доставили в аэропорт Ноксвилла без единого цента в кармане и без лекарств. В восьмом часу утра мы сели на самолёт до Атланты, штат Джорджия, куда приземлились через два часа. Мне не говорили, куда меня везут, однако, я увидел знак у стойки в аэропорту: Буффало, штат Нью-Йорк. Я понял, что они собираются доставить меня в Канаду, а не в Германию. У меня не было возможности сообщить Ингрид, где я нахожусь и что со мной. До сего дня ни одно из ведомств не вышло на Ингрид – ни по телефону, ни через письмо или личную встречу – чтобы объяснить, а тем более, оправдать мой арест.
Мы прибыли в Буффало, штат Нью-Йорк, в 11.30, в жуткий снегопад. Там мне было заявлено, что мне запрещено посещение Соединенных Штатов в течение 20 лет – это значит, что первый шанс увидеться у нас с Ингрид появится, когда ей будет 87, а мне – 84 года. Меня перевели через канадскую границу и доставили в комнату Канадской иммиграционной службы у моста Мира. Было много громких разговоров и жестикуляций. В результате, меня вновь вернули на территорию США – по-прежнему при сильном снегопаде.
Кажется, мы несколько часов скользили по дороге, пока, наконец, я не увидел знак «Аттика, штат Нью-Йорк, тюрьма повышенной безопасности». К счастью, автомобиль свернул не туда, и, наконец, к закату мы прибыли в Батейвию. Та тюрьма стояла посреди ветров в сельской глубинке. Это было сооружение с плоской крышей, окружённое высокими заборами с колючей проволокой, поисковыми фонарями, с маленьким бараком для охраны и шлагбаумом – все напоминало фильм «Доктор Живаго».
Огромные двухметровые охранники, одетые на русский манер в меховые шапки и тёмно-зелёные шинели, вышли проверить бумаги и груз. Сооружение выглядело довольно новым, очень чистым и хорошо продуманным. К сожалению, пробыл я там меньше двух дней, а потом меня снова доставили в Канаду, на этот раз, успешно.
19 февраля меня депортировали через мост Мира в Форт Эри. Там меня периодически допрашивали в течение семи или восьми часов. Мне позволили позвонить Ингрид, моему адвокату и через пару часов моим шотландским друзьям в Гамильтоне, провинция Онтарио. Они привезли мне столь нужные мне деньги.
Меня «арестовали» снова – я думал, что я и так уже арестован! – и доставили в Торольд, в центр задержания района Ниагара, где через несколько недель меня «арестовали» в третий раз – на этот раз прямо в моей камере…
Источник – «Советник» – путеводитель по хорошим книгам.